Барабанщик Петр с алкоголем знаком хорошо. Он с алкоголем на «ты». Из всех неодобряемых обществом субстанций он остановился именно на алкоголе и познал его. Познавать алкоголь Петр научился сравнительно рано. К странному и короткому периоду своей учебы в институте, которым оказался МИРЭА, он был уже докой этого дела.
Петра пытались заставить заняться физкультурой. Даже предложили выбрать секцию по желанию. Петр выбрал плавание, потому что до бассейна не надо было долго идти, а также потому, что справляться с жидкими средами он умел очень хорошо. Занятия проводились каждую неделю. На первой неделе Петр и соратники напились. Посмотрели на бассейн. Второй раз Петр и соратники напились больше. Ограничились раздевалкой. На третьей недели Петр и соратники напились до печального состояния, которое Петр метко определил как «опизденение».
Кому-то стало плохо, была вызвана скорая, его в носилках тащили санитары. Петр с оставшимися в строю физкультурниками помогали, как могли. На улице стояли местные дети и с восторгом наблюдали за происходящим. До Петра донеслось восхищенное: «О, вон спортсмена понесли. Это, блин, пловец, слышь! С вышки, наверное, прыгнул…».
Капитан ближнего плавания по имени Жорик пил много… Почему, собственно, «пил»? Он и сейчас пьет. А капитаном ближнего плавания он был потому, что, по причине своего пьянства, далеко уплыть не мог. В Московском пароходстве про это знали, поэтому Жорик выгуливал по Москве-реке трамвайчик.
Трамвайчик, кажется, труднее утопить, чем танкер. Жорика то увольняли, то принимали обратно. Потом опять увольняли, и снова принимали обратно. Некоторые люди называют такой образ жизни «кадровыми фрикциями». Но – мастерство не пропьешь! Жорик являл собой капитана даже в состоянии мегакала. Где-то в гостях, на радость хозяевам, пьяный в дым Жорик начал свои профессиональные пляски. Он бродил по коридорам и отдавал приказы матросам, при этом требовал немедленного их выполнения.
Это был либо нехитрый водный юмор, либо, что более вероятно, профессиональный бред.
Хозяева, матерясь, кое-как Жорика успокоили и уложили на кровать – может, уснет. Жорик же затеял плевать с кровати на пол. Хозяева возмутились: «Жора, свинья, что же ты делаешь!». Жорик отмахивался: «Идите в жопу! Ведь я же за борт плюю!».
Капитан Жорик обычно за словом в карман не лезет. Особенно, если ему кто-то не нравится. В пьяном состоянии нравится ему мало кто. Басист Артем из сердобольности провожал пьяного Жорика в метро. И – не уберег. Не успел удержать на эскалаторе.
Вообще-то это всегда очень трудно. Жорик падал как птица – ломая крылья, теряя перья. Каскадерам учиться надо было в тот момент так зрелищно падать, ничего себе при этом не ломая. Перепало десятку-другому пассажиров – кому в кульбите каблуками по лысине заехал, кого за пальто на дно потащил. Худо-бедно, остановил Жорик свое падение и стало ему стыдно. Он встал и принялся перед всему пострадавшими извиняться. Пострадавшие ворчали, отряхивались, но при этом были, в целом, настроены мирно.
Не все, однако. В это время на другом эскалаторе вверх ехала бабка. Бабка, видимо, относилась к известной категории «пострадавших от ЖКХ», очень злая. Она еще за пол-эскалатора начала на Жорика орать: нажруться здесь, гады, едуть, на людей падають, совсем совесть потеряли, жидомасоны. В сознание Жорика бабка вклинилась, когда поравнялась с ним нос в нос. Он уже извинился перед половиной порушенных им людей, оставалось еще столько же.
Жорикова мысль совершила бессознательный, но ловкий прыжок: «Извините... извините, пожалуйста, не хотел... извините... (развернувшись к бабке, с Ленинским жестом): А вы – идите на хуй!!! (развернувшись обратно): Извините... извините, пожалуйста...». Жорику, который устал от вежливости и повис на Артеме, пострадавшие пассажиры простили всё. Охрипшую бабку эскалатор унес к вечерним огням Москвы…
В прошлом году группа «White Owl» посетила волшебный заполярный город Костомукшу, где дала феерический фестивальный концерт, посетила все злачные места в виде сауны и горно-обогатительного комбината и по прошествии трех дней, храня собственное здоровье, отбыла восвояси. Когда-нибудь я напишу об этой поездке всю правду. Когда-нибудь потом. Сейчас стыдно. Но про из ряда вон выходящий, возмутительный эпизод, произошедший в нашем номере последней ночью, не могу, поведаю сейчас. Поселили нас на базе отдыха, находящейся за чертой города.
Там было диво как хорошо, вид заснеженного карельского озера из окна нашего домика на раз снимал все похмельные симптомы. Смутила, конечно, бумажка, которая была повешена над раковиной в кухне, гласившая: «Музыкантам из Москвы – в раковину не ссать!». Но мы не обиделись – фестиваль-то там уже не первый год, им виднее. За окном бродили странные люди в косухах и валенках. Работники базы божились, что это приезжие. Гитарист Паша отломал сосульку в человеческий рост. Фотографировался с ней, пока не сломал. Был счастлив полдня. Мы там, на базе, ночевали только.
Отходили от знакомства с городскими достопримечательностями. В последнюю ночь, в которую мы и выступили на фестивале, я отбыл на покой раньше других. В этот день нам еще устроили экскурсию на комбинат и вид карьерного самосвала произвел на меня совершенно убийственное впечатление. Я почувствовал себя Мэд Мэксом, и больше не готов был к зрелищам. После концерта сразу уехал спать. Мне снился карьерный самосвал грузоподъемностью в тонну, который съезжал в карьер как собачка, на задних колесах. Барабанщик Петр, проживавший со мной в одной комнате, вернулся уже под утро. Они, вместе с басистом Артемом и техническим директором, посетили остаток злачных мест и вернулись умиротворенные. Даже не шумели почти. Совсем чуть только.
Проснулся я от странного ощущения – что в номере находится кто-то еще. Просыпаться не хотелось, поэтому я попробовал определиться на слух. И вправду, в комнате сопел посторонний. И это был не Петр. Петр спал. А сопел и возился, определенно, неспящий. Я не стал разводить проблем из происходящего, допуская, что в номере живет еще масса народу, технический директор может искать водку, басист Артем может искать туалет, а корреспондент Петрозаводского радио Айдар может искать тему для репортажа. Да мало ли кто что может искать в нашей комнате, из-за всего просыпаться, что ли? Скосил глаза, обнаружил смутные очертания человека в куртке и в лыжной шапочке, слегка напоминающие технического директора. Успокоился. Но ненадолго.
Пришелец топтался у входа. Потом он зачем-то встал на колени у нашего шкафа. Послышалось журчание, не оставляющее сомнений в том, что именно происходит. От нереальности происходящего мне показалось, что я сплю. Представить себе технического директора, человека достойного, который нассал на шкаф друзей, было… нельзя. Тем временем, гость, довершив свое дело, деловито улегся в куртке прямо там же, около шкафа и начал похрапывать. По наполнению воздуха в комнате алкогольными парами я понял, что всё это – ужасная явь. Для того, чтобы не ошибиться, я, осторожно переступив через тело, вышел в коридор. Кровать технического директора была занята, по всем признакам, им же, возможно, даже с женщиной. Настала пора активных действий. Я включил свет, наступив, при этом, в лужу. Последний факт меня просто взорвал. Я воззвал к барабанщику Петру.
Петр проснулся, ни хрена не понял спросонья, и, движимый мало понятными мне в тот момент гуманистическим чувствами, начал вступаться: «Хагнир, хватит третировать человека… Хватит пиздить… ногами, по крайней мере, не надо… Каждый ведь может ошибиться… Приятель, вставай, ты ошибся номером…». В этот момент Петр, неизвестно зачем, направившийся в коридор, также наступил в лужу. И куда только гуманизм весь испарился? Тон мгновенно изменился. Петр, возвышавшийся около гостя Родосским колоссом, клокотал от негодования: «Ах ты, сука такая, вставай и уёбывай, гандон сраный!!!». Я сдал ему свой пост у тела, а сам гавкал матом со своего дивана. Гортанные крики в две глотки возымели действие. Тело поднялось. Писающий мальчик, пошатываясь, стоял в своей обоссанной куртке и, несмотря на муть в голове, понимал, что спорить с двумя всклокоченными людьми в трусах, которые так выглядят и так выражаются, видимо не стоит.
Поэтому он смиренно сходил в туалет за тряпкой и вытер, как смог, свою лужу. К этому моменту мы с Петром заняли безопасную позицию и держали наготове ботинки, поскольку бить обоссанного гостя руками и ногами, по законам гостеприимства, нехорошо. После этого мы его попросили уйти, добавив, что если он сделает это в ближайшую минуту, его выход состоится, так и быть, без нашего физического участия. Писающий мальчик отправился к выходу, но где-то на середине пути кураж напополам с остатками мочи, ударил в голову, траектория его пути изменилась и он пинком ноги открыл дверь в комнату, где спали корреспондент Айдар и гитарист Паша. Тут барабанщик Петр привстал, как был, с ботинком в руке (в этот момент он стал похож на Тарзана с ботинком) и сказал свою первую крылатую фразу этого утра: «Имеется в виду, выход там!!!».
Писающий мальчик заметался по прихожей. Хлопнула дверь. Петр прошлепал к столу в прихожей, откуда послышался звон бутылок и звук наливающейся жидкости. Последовала минутная пауза. Из прихожей донеслась вторая крылатая фраза барабанщика Петра: «Блядь! Я даже не знаю, как это прокомментировать!!!». Из комнаты Айдара и Паши раздались аплодисменты. Утром в сугробе напротив обнаружили отпечаток тела и обледеневшую лыжную шапочку.
Само тело в районе обеда стучалось в дверь домика и хотело лечиться водкой, в чем ему было категорически отказано.
Первой крылатой фразой барабанщика Петра мы до сих пор провожаем незваных гостей. Вторая крылатая фраза барабанщика Петра применяется вообще очень часто. А сам Петр с тех пор ходит у нас в гуманистах. Чего раньше за ним, в общем-то, не водилось…
Мои друзья в расцвет перестроечных ларьков, купили в таковом ларьке кассету «Дорз». Придя домой, с негодованием обнаружили, что одна из сторон кассеты была пустой. Они вернулись к ларьку, ткнули кассету внутрь. Возмутились в ларечную дырку: «Мы купили у вас кассету «Дорз», а там вторая сторона пустая!!!». Изнутри на них смотрели задумчивые глаза пожилого хиппи, который ласково ответил: «На то они и «Дорз»…».
Историческими турнирами сейчас никого не удивить. Люди встречаются, обнимаются, выпивают и месят друг друга металлоломом. После турниров у всех участников, избегших тяжелых травм, остаются приятные воспоминания и желание встречаться еще и еще. Однажды в Кенигсберге на каком-то таком турнире, на обочине обнаружили пьяного барона из ордена “Скрамасакс” (ходят слухи, что это был магистр Кеша, но попробуй сейчас узнай правду).
Барона понесли в актовый зал местной школы, где все благородные рыцари ночевали на матах. В зале было темно. Барона, как доблестного рыцаря, попытались уложить наиболее достойным образом, в соответствии с его социальным весом – чай, не оруженосец какой. Но трудно это было, в темноте-то, поэтому барона несколько раз отчаянно уронили. В конце концов, барон ударился головой, на которой была черная бархатная шапочка, о свое же копье, стоявшее рядом с его ложем.
От удара шапочка съехала ему на глаза, а копье, в довершение бед, упало на барона сверху, отчего он и проснулся. Барон испуганным, почти трезвым голосом сказал: “Ребята, я, кажется, ослеп!”.
Басист Артем, было дело, учился в геологоразведочном институте. Года полтора, потом его оттуда выперли. Был там у них такой предмет, как геодезия и картография, ходили по оврагам и холмам, мерили всё. Вёл этот предмет специальный преподаватель, опытный. С профессиональной болезнью геодезистов и картографистов. Состояния опьянения у него чередовались с похмельными катастрофами – другим его никто и не знал.
Знакомство с Артемовой группой пришлось как раз на период несусветного похмелья. Страдание было написано у него на лице, но – профессиональный долг превыше всего. Преподаватель углубился в журнал. Читал фамилию и пристально вглядывался вставшему куда-то в район солнечного сплетения. С волнами простых фамилий парусник его разума как-то еще справлялся, но неизбежно приближался к двум опаснейшим рифам.
Были в группе два специальных человека – грузинка Шошитайшвили и Алуханян – он уже в третьем поколении в Москве жил, но армянская гордость в нем просто кипела. Причем оба очень… очень не любили, когда коверкали их фамилии. И вот – первый риф. Парусник с треском сел на камни! Страдание, написанное на лице стало физически ощутимым. То ближе к глазам журнал поднесёт, то подальше отставит: «Ш-ш… Ш-ш-о-ш… Шо-шшш-о». Наконец устал и произнес: «Что то там швили!». Студенты вздрогнули.
Взглядом ее, наследницы древнего рода, можно было, как автогеном, сейф вскрыть. А геодезист спрятался за журналом и опрометчиво скакнул к следующей фамилии. Алуханян. Из-за журнала послышалось: «А-а-х-х… А-а-а-а-х-х…». И парусник пошел ко дну. Геодезист уронил журнал, подпер щеку рукой и, устремив взгляд в бесконечность, обреченно подытожил: «А-х-х-хуйня какая-то!». Ему повезло. На озверевшем Алуханяне повисли несколько человек.
Удивительное дело, но пьяный человек изо всех травм уходит гораздо с меньшими последствиями, чем трезвый. Ганна рассказала душераздирающую историю, про мертвецки пьяного дядю, который вышел в окно четвертого этажа. Он упал на козырек подъезда, потом скатился вниз, на землю. Свидетели этой сцены в ужасе замерли. Дядя, встал, потрогал себя, сокрушенно сказал: «Блядь! Свитер забыл...». И пошел обратно в подъезд…
Многим известно – в приемных отделениях больниц есть специальные комнаты, по-простому называемые «пьяными». Туда складывают на отрезвление. Обычно, это самое живописное место в больнице. В Первую Градскую привезли толкиниста из Нескучного сада. Палкой по голове побили. Так, ничего особенного, даже сотрясения нет. Голова такая. Поместили его на отрезвление в «пьяную комнату».
Доктор поинтересовался: «Ты кто?». Толкинист гордо ответил непослушным языком: «Я – гоблин!». С тех пор «пьяная комната» в Первой Градской и зовется «гоблинской». А ее содержимое – «гоблинами».
Барабанщик Петр, по традиции интенсивно отмечавший Новый Год, часа в три ночи пошел к метро, догоняться. В подземном переходе обнаружил четырех ментов, постарался проскользнуть мимо них, не привлекая внимания: известно, как они обычно с праздником поздравляют.
Вдруг с улицы в переход влетела петарда и взорвалась: грохот, вонь, дым. Очумевший Петр вылез на поверхность и обнаружил там нескольких ребят, лет по пятнадцать. Они спросили у Петра: «Скажите пожалуйста, там, внизу, менты есть?». «А как же, - ответил Петр, - целых четверо!» «Спасибо!» - сказали ребята, достали еще одну петарду и с видимым наслаждением шарахнули ее в переход...
Доктор К. из токсикологического отделения, большой знаток русской души, поведал мне про одного пациента из своего отделения, невежливо называя его «экземпляром» …Экземпляр возвращался домой. Наплевать, наплевать, надоело воевать. Дом нашел, даже подъезд опознал, но силы оставили его в самый неподходящий момент – перед лифтом. Когда двери лифта открылись, Экземпляр без затей впал внутрь, подобно подрубленной ели и мгновенно заснул. Грудь - в крестах, голова и основная часть организма – в лифте, ноги – снаружи.
Лифт был автоматический. Через несколько секунд двери лифта, как и положено, закрылись. Ноги. Дверь открылись. Закрылись. Ноги. Открылись.
…Лифт лупил несчастного по ногам всю ночь. На створках, конечно, резина, но – всю ночь…
Придя в себя в токсикологическом отделении, Экземпляр пытался выяснить, кто и что с ним делал ночью («чегой-та ноги такие синие?»), чем приводил доктора К. в неистовство.
Доктор К. (токсиколог!) всплескивал руками и восклицал: «Ну разве можно так пить?!!!».
Можно. Мне только интересно – а что избитому лифтом Экземпляру снилось в эту ночь?.
Знаете, для русского человека алкоголь – это не химическое вещество. Это токи жизни. Русский человек на алкоголе играет как на музыкальном инструменте. Обиднее всего бывает, когда не можешь вспомнить, что ты делал, когда был пьян, как фортепьян. Зачем пил тогда, спрашивается?
Но на помощь приходят добрые друзья. Они и напомнят, и, бывает, приукрасят, а некоторые еще и фотоаппаратом снимут. Тогда и посещает знакомое, в основном, русским людям смешанное чувство невыносимого стыда и плохо скрываемого восхищения собой. Засим открою небольшую серию сказок о соитиях человека и алкоголя.
Сэр Джейн, человек открытый, встречал как-то гостей. Ночью пели хором. Утром встретили соседей, которые спросили: «А зачем вы ночью пылесосили?».
Соседи – это ладно. До соседей нам, как правило, как до астероидов – пофиг, есть они или нет. А с родными хуже выходит. С родными объясняться приходится. К одному человеку по имени Геббельс зимой на дачу приехали друзья. Пили всю ночь напролет. А удобства на дворе. Понятное дело, никто в мороз на улицу выбираться не собирался. Посему нашли ведро, и, со звоном и грохотом, его всю ночь наполняли, при этом веселились шумно. Пантагрюэли, блин… Под утро расползлись спать. А ведро стояло на веранде и… да, да, за ночь все, что в нем было, замерзло.
А до весны туда никто не собирался приезжать. Далеко от города. Первыми же туда должны были приехать Геббельсовы родители… Вы представьте себе Геббельсовы проблемы. Такой ведь вариант, как разогреть ведро с говном на электроплитке ни одному здоровому психически человеку в голову не придет. Короче, все время, оставшееся до поезда, Пантагрюэли сидели на веранде и в тоске выколачивали из ведра содержимое. Долотом!!!
Вот уж не знаю, байка или нет, но рассказывали актеры, и глаза у них были честные. Был спектакль, детский, в нём роль попугая играл мужчина один. Все актеры были с амбициями, он один – без, и поэтому играл попугая постоянно. Поскольку слов-то у него, как у попугая, был минимум, этот актер позволял себе играть пьяным. Режиссер смотрел на это сквозь пальцы, ибо, согласитесь, не велика беда, если попугай дурашлив. Это же не Отелло. Но однажды попал бедолага в неловкое положение. Не рассчитал с количеством выпитого.
Всем нам когда-либо приходит срок отлить. По ходу спектакля попугай осознал, что ему необходимо сделать это прямо сейчас, иначе он прямо здесь... при детях… Ужас-то какой! И он вместе со своей клеткой отправился в закулисье. Остальные актеры, участвовавшие в сцене, поняли, что нужно же как-то выходить из положения, попугай-то на сцене должен быть, и точка! Один из них, в бороде и усах, спрашивает: «Попугай, попугай, ты куда?». Попугай (хмуро, из клетки):
«Куда, куда... Домой!».
Борода (лихорадочно соображая):
«А где твой дом, попугай?». Попугай (раздраженно): «Где, где?…», и набирает в легкие воздух…
Режиссер за кулисами зажмуривается, ожидая веселой рифмы. Прощается с должностью – спектакль-то детский.
Попугай ненавидяще обводит взглядом присутствующих на сцене:
«… В ГНЕЗДЕ!» И уходит вместе с клеткой.
В одной нечеловеческой больнице, где я коротал рабочее время, санитаркой была суровая девушка Ирастик двухсот килограммов весом. Ее за глаза звали Нэцке. Когда, подобно холодцу, подрагивая жирами и источая запах немытого тела, она вплывала в отделение, хотелось сбежать и никогда сюда не возвращаться. С персоналом она охотно делилась подробностями семейной жизни. Одну особо впечатлительную докторицу после рассказа о том, как муж овладевает ею, Ирастиком, после дежурства, прямо в прихожей, на сумках с уворованной из отделения колбасой, натурально тошнило полчаса в туалете. …Хватит больше, не могу… О пьянстве – так о пьянстве. Нэцке подрабатывала на полставки лифтершей в соседнем корпусе. Когда она туда устроилась, сотрудники нашего отделения опасались, что лифт, не выдержав Ирастика, сорвется в шахту, но лифт был советский, посему выдержал. Работа лифтершей была хороша: пьянство не преследовалось – ты только в кнопки попадай. Именно с лифтом был связан крупнейший инцидент в больнице в том году. У Ирастика угнали лифт. Подумать только – у людей обычно машины угоняют, ну, мотоцикл, ну, велосипед, на крайний случай. Но лифт – это... Это святое. Сделала это какая-то санитарка из токсикологии, тоже очень толстая. С ней Ирастик вместе и пила. И, видать, что-то не поделила. И санитарка из токсикологии угнали лифт из мести. Но не на ту напала. Ирастик, трубно крича, по лестнице догнала (!) лифт и набила морду этой самой санитарке из токсикологии. Присутствовавшие до сих пор рассказывают об этом шепотом. Один интеллигент говорил что-то про Сциллу с Харибдой. При этом нервничал. Подумать только, какие африканские страсти таятся в простых натурах…
